Лонгрид
Как Александр Сергеевич выручил писателя
Салавата Вахитова, в прошлом учителя русского языка и литературы, в ныне - члена Союза писателей РБ и РФ, хорошо знают по произведениям, опубликованным в книгах «Прощай, рубиновое небо…», «Люби меня всегда», «Разбитое сердце Адель».
Лично для меня стала настоящим откровением его книга, выпущенная в 2010 году «Пушкин 37-го года». Поэтому первый вопрос в нашей беседе был таким: «Что значит Пушкин в вашей жизни?»- Уже много лет мне задают его, а я никак не могу к нему привыкнуть и отвечаю все время по-разному в зависимости от настроения, местопребывания и времени суток – иногда шутливо, иногда серьезно. Сегодня как раз второй случай, думаю я, хотя юношеское пушкинское озорство так и ерзает в мыслях, норовя выплеснуть нечто несуразное и парадоксальное. И ничего с этим не поделаешь: так уж плохо, неоднозначно «близнецы» устроены.
Начну с того, о чем люблю рассказывать. Мне повезло родиться: я появился на свет 6 июня – в тот же день, что и Пушкин, правда, на полтораста лет позже. Конечно, сам поэт отмечал день рождения 26 мая, он же не знал, что мы в XX веке поведём хронологию по новому стилю. Но это было бы неважно – в мае так в мае, – если бы 25 мая не родился мой братишка, 28-го – сын, 5 июня – племянник, 6-го – дочка. Так что мы в семье отмечаем день рождения Пушкина и по старому, и по новому стилю. Имя Пушкина скрепляет наши родственные связи. Случайности и совпадения придают значимость обычным фактам и наполняют жизнь радостью. Хочется думать, что случайности не случайны.
И разве не весело «пропасть между времён» заполнять Пушкинскими днями?
Когда я чуть подрос, родители повесили напротив моей кроватки вырезанную из журнала цветную репродукцию пушкинского портрета работы Кипренского. Это было как день сурка: последнее, что я видел ежедневно, перед тем как заснуть, был образ Пушкина. Первым, кого я видел, когда просыпался, был тоже Пушкин.- То есть, великий Александр Сергеевич еще и определил профессиональный выбор?
- Безусловно. Кем я еще мог стать после такого, если не филологом и писателем? Скажу больше: в моей атеистической стране он заменил мне икону. И не мне одному. Потому что Пушкин – наше все. Конечно, с детства слышал сказки поэта, но само слово «Пушкин» довольно долго оставалось абстрактным. Я не понимал, что значит «поэт», не знал, для чего вообще нужны стихи. «И на самом деле, а что в них хорошего? – думал я. – Что такого находят в них люди?» И решил разобраться.
Разбирался уже в классе шестом. Жили мы тогда в поселке санатория «Юматово». Добрая библиотекарша санатория не нашла ничего умнее, чем предложить томик античных поэтов, что стало для меня головоломкой.
Затем я переключился на романтичного Лермонтова, стихи впервые полюбил в Блоке, потом в мою жизнь ворвался Есенин. А вот после них я по-настоящему переболел Пушкиным. И когда окунулся в него, античные образы вдруг вернулись ко мне и стали близки и понятны. Наверное, пушкинское наследие для нас то же самое, что и произведения древних греков и римлян для мировой литературы.
- А как произошло знакомство с «Евгением Онегиным»?
- Это было на летних каникулах перед 8-м классом: мама купила мне довольно невзрачный томик, изданный в Элисте. Что со мной сделала онегинская строфа! Мне казалось, что нельзя написать ничего более совершенного. Я читал «Онегина» целыми днями. Магия слов и звуков заворожила меня: сюжет, увы, был мне, тогдашнему подростку, не очень интересен, тем не менее, я мог читать роман в стихах с любой страницы – с той, которая откроется. Какая разница, если все и так известно, если читается практически наизусть?! Думаю, тогда и случилось духовное родство с человеком, жившим совсем в другую эпоху, я чувствовал, что понимаю его. Нет, лучше вот так: я чувствовал, что о-о-очень понимаю его – все его переживания и тайные желания. Интуитивно. От и до. Пушкинские рифмы рождали во мне новые смыслы, и тогда я осознал, что поэзия – это не только чувства, но и образ мыслей. Я понял, что одна метафора может стоить томов исписанной бумаги. Сейчас я бы сравнил ее с тем началом, которое рождает Вселенную. Открытие метафоры лично для меня явилось ключом к познанию мира, как бы пафосно это ни звучало.
- И поэт навсегда для вас стал «небожителем»?
- Вовсе нет. Однажды бабушка низвергла его на грешную землю. Произошло это так. «Ты опять читаешь поэта, стрелявшегося из-за женщины?» – бросила она мимоходом. Ее раздражало, что я не расстаюсь с его томиком. Я вздрогнул. Это она сказала о моем Пушкине? Кажется, впервые я тогда подумал о том, что он был обычным человеком и, возможно, даже не без греха. «Стрелялся из-за женщины» прозвучало неодобрительно и вызвало в моей душе смятение. И тогда я бросился изучать биографию поэта, его письма.
Казалось, никогда ничего интереснее я не читал! Опять впервые. Так уж случилось – все, что происходило со мной впервые, обязательно было как-то связано с Пушкиным. Было время, я пытался сопротивляться этому, потом смирился: видимо, это судьба, и Пушкин – навсегда. Кстати, он мне помог поступить и в Союз писателей. В день вступления, как обычно, кандидатов обсуждали в приемной комиссии, задавали им каверзные вопросы. Члены комиссии, маститые писатели и поэты, были серьёзны и с сомнением, недоверчиво вглядывались в «молодого» писателя. Все решили слова Равиля Бикбаева, тогдашнего председателя Союза.
– Почему бы его не принять, он же книжку про Пушкина написал, – заявил он и продемонстрировал собравшимся томик моего «Пушкина тридцать седьмого года».
Против такого аргумента никто возразить не посмел, и меня единогласно приняли.
«Спасибо тебе, Александр Сергеевич, выручил!» – сказал я, радостно выходя из писательского особняка на Коммунистической. Увы, члены комиссии не прочитали моей книги, а то бы они знали, что книга моя не о Пушкине, в ней лишь марка тридцать седьмого года, посвященная столетию гибели поэта, выступала в качестве сквозной метафоры. Но какая, собственно, разница? Такие дела.
Беседовала Ирина ШИПУНОВА.