Вторжение калмыков в Уфимский уезд повлияло на цели и характер деятельности уфимской администрации. С начала 20-х годов XVII века до башкирского восстания 1662 года практически все мероприятия местной власти были подчинены одной задаче: не позволять калмыцким тайшам подчинить себе башкир.
К 30-м годам XVII века все другие кочевники Поволжья и Западной Сибири оказались в сфере влияния наиболее могущественных калмыцких лидеров. Ногайские мурзы, кочевавшие на Южном Урале, потерпев от калмыков несколько крупных поражений, передали тайшам право сбора ясака с башкир. В таком же положении были и сибирские царевичи. В конце 1648 года калмыцкий тайша Дербетевского улуса Даян предлагал услуги российскому правительству для подавления возможных движений сибирских царевичей. Он всячески подчеркивал подчиненное положение кучумовичей, утверждая, что «царевич у меня за холопа место».Однако большая часть башкирских родов осталась верной российскому подданству. В 1623 году калмыцкий тайша Уруслан, сославшись на подчинение себе ногаев, потребовал от зауральских башкир (катайцев и сынрянцев) выплаты ясачного оклада. Башкиры этих волостей, собравшись на общий съезд, решили платить ясак по-прежнему только российской администрации. В том же году калмыки напали на Тамьянскую волость Уфимского уезда и «их башкирцев побили на смерть». В середине 30-х годов XVII века началась башкиро-калмыцкая война, продолжавшаяся вплоть до начала XVIII века.
Еще в 20-е годы XVII века московское правительство и местная администрация пытались дипломатическими средствами изолировать и ослабить наиболее могущественных калмыцких вождей, претендовавших на власть над башкирами. Совместные русско-башкирские военные походы против калмыков сочетались с ежегодным обменом посольствами, в которых участвовали главы башкирских родов. Уфа в 20-е годы XVII века становится главным центром русско-калмыцких контактов. В Уфе в 1620 году послы от самых влиятельных калмыцких лидеров Далая, Чокура и Урлука принесли формальную присягу русскому правительству, признав себя подданными царя. В 1623 году послы калмыков дали клятву перед уфимским воеводой в том, «что на Уфинской уезд и им, тайшам, с калмацкими людьми войною не приходить».
Московское правительство отказалось от прямых контактов с калмыками, полностью передав дипломатические полномочия уфимским и сибирским воеводам. Исследователь российско-калмыцких отношений С.К. Богоявленский считал, что калмыцкие послы, хотя и получили жалованную грамоту, но произвели в Москве крайне неблагоприятное впечатление. Скудные ли приношения или независимый тон послов были причиной, но местные воеводы получили право самим вести переговоры с калмыками, а калмыцких послов в Москву не пропускать. Действительно, в 1623 году уфимский воевода С.И. Коробьин в последний раз пропустил посланника Мангыта тайши в Первопрестольную, после чего ему в самой категоричной форме было указано, чтобы он впредь сам сносился с тайшами, а не отпускал туда послов. Московские власти объяснили местным воеводам, что это решение вызвано стратегическими расчетами, «…чтобы калмыцкие многие воинские люди к Москве пути не знали, и не учли так же приходить на наши окраины, что и ногайские люди, а прибыли в них нет, и ссылке с ними быть не о чем, люди не ученые, безграмотные, к ним грамот посылать не для чего, прочитать не умеют и сами писать не умеют».
В отношениях Москвы и калмыцких тайшей существовала еще и территориальная проблема, которая не могла быть решена в Москве. Правительству необходимо было учитывать мнение башкирского населения в том случае, если калмыкам придется выделять земли в Поволжье и на Южном Урале. Калмыки в качестве условия нормализации отношений с российским правительством требовали передать им часть территории Башкирии. В 1630 году тайша Далай даже указал конкретные земли Уфимского уезда, которые, по его мнению, должны отойти к калмыкам. Это требование калмыцких тайшей противоречило вотчинному праву, т.е. главному условию башкирского подданства. Вопросы башкирского землевладения регулировались в Уфе.
Кроме того, Уфа имела для калмыков и важное торговое значение. В 1623 году уфимский воевода получил приказ не пропускать в Москву и Киев, Казань и другие города торговых людей из Сибири и Средней Азии. Все они должны были торговать только в Уфе. Приезжие калмыки имели специально отведенное место для конского торга за острогом. Для калмыков торговля в Уфе была выгоднее, поскольку в сибирских городах цены на степных лошадей были на 2-3 рубля ниже. Нередко успех переговоров зависел от того, насколько удачным для калмыков был конский торг. На лошадей калмыки меняли и пленных. В 1650 году за пушкарей, стрельцов и башкир уфимская администрация заплатила калмыцким послам от 10 до 20 лошадей за человека. Случалось, что в интересах дипломатии нарушались таможенные правила и торговый устав. В 1630 году уфимский воевода был вынужден оправдываться перед Приказом Казанского дворца за несанкционированный торг с калмыцкими послами: «…а не дати им, государь, торгу до твоего государеву указу не смел, потому что их от высокой твоей государевой милости не отженить».
К тому же местная администрация оперативнее реагировала на изменения ситуации в крае, поскольку была прямо заинтересована в нормализации русско-калмыцких отношений. Дипломатические усилия уфимских властей нередко позволяли предотвратить грабительские набеги калмыков. В 1648 году уфимский сын боярский В.И. Голубцов, посланный «для шертной ведомости» к тайше Дайчину, неожиданно столкнулся на реке Илеке с войском калмыков, которое направлялось в Уфимский уезд на «русские деревни и башкирские волости». Хотя калмыки были не из улуса Дайчина, В.И. Голубцов все же решил вступить в переговоры с ними. В итоге ему удалось убедить калмыцкого лидера «воротиться назад в свои улусы».
Нередко инициаторами дипломатических посылок к калмыкам выступали сами служилые люди Уфы. В 1641 году после того, как калмыки разорили в окрестностях Уфы дворцовые волости и помещичьи деревни, «по челобитью дворян, детей боярских и всех жилецких людей и башкирцев для выкупа полона» послан был в улусы уфимец А.В. Голубцов. В 1653 году по челобитной башкирцев для выкупа башкирского полона, животов и лошадей и всякого скота послан с Уфы к тайше Мунчаку Дайчинову уфимец Василий Киржацкий. Практически после каждого набега к калмыкам отправляли служилых людей для очередного привода к шерти калмыцких тайшей и выкупа пленных.
Возлагая на местных воевод обязанность вести все дела с калмыками, правительство избавило себя от необходимости приспосабливаться к особенностям дипломатической культуры калмыцких правителей. Тайши не проявляли никакого уважения к дипломатическому статусу иностранных посольств. К примеру, ногаи в отдельных случаях тоже не церемонились с царскими посланниками. В 1578 году бий Урус продал в рабство в Бухару весь состав русского посольства. Однако подобные нарушения посольского обычая имели единичный характер и, по крайней мере, были обусловлены недружественными шагами со стороны российского правительства. Пленение ногаями миссии И. Девочкина было вызвано разгромом казаками Сарайчика. Урус знал, что нападение на Сарайчик было предпринято по указанию московского правительства.
Напротив, калмыки нарушали все посольские обычаи без каких-либо на то мотивов. Ограбление и оскорбления русских послов вполне могли сочетаться с дружественным отношением калмыцких лидеров к царскому правительству. При этом неподобающее отношение к участникам посольских миссий имело место как в периоды мирных отношений, так и в годы военного противостояния. Сами уфимские служилые люди воспринимали назначение в калмыцкие улусы если и не как наказание, то, по крайней мере, как признак явного нерасположения со стороны начальства. В этой связи весьма показателен конфликт, возникший в 1646 году между уфимским воеводой Ф.А. Алябьевым и семейством уфимских дворян Гладышевых. Не вдаваясь в подробности, отметим лишь, что воеводе удалось настоять на своем только благодаря угрозе послать двух дворян Гладышевых в калмыцкие улусы под Астрахань.
Калмыки не считали, что дипломатические договоренности обусловлены определенными временными сроками. Нарушая соглашения, калмыцкие тайши оправдывались отсутствием у них письменности, поэтому российские власти были вынуждены постоянно напоминать калмыкам о присяге. Почти ежегодно в течение XVII века направлялись служилые люди из Уфы и сибирских городов для оформления процедуры подданства, обмена пленных, призыва на службу и т.д. Кроме фиксации подданства, посланники должны были «выговаривать об их задоре и непостоянстве», что со временем стало обычной формулой, содержавшейся в наказах посылаемых в калмыцкие улусы служилых людей.
В первое время уфимской администрации с трудом давалась процессуальная сторона дипломатии. «Посольский обычай» торжественной встречи калмыцких послов часто нарушался из-за неумелых действий калмыцких приставов, выбранных из уфимских детей боярских. Уфимские подьячие не имели представлений о формуляре статейных списков. В 1633 году из посольского приказа последовал выговор уфимскому воеводе А.П. Загоскину и подьячему М. Козлову в связи с тем, что отчеты о двух калмыцких посольствах были не полными: «…а вы тем колмацким послом против их тех речей сказали, и с чем отпустили, того в вашей отписке не написано. И вы то учинили не дело, что нам о том именно не отписали, с чем вы отпустили, а ты подьячий человек приказной, и тебе того же нашего дела остерегаясь писать к нам справчиво, чтобы по вашим отпискам можно было указ учинить».
В 30-е годы XVII века главная проблема русско-калмыцких отношений заключалась в том, что наиболее влиятельные калмыцкие тайши не признали российского подданства ногаев и башкир. В 1646 году тайша Дайчин заявил русскому послу А. Кудрявцеву: «Земля и воды божьи, а прежде та земля, на которой мы теперь с ногайцами кочуем, была ногайская, а не государева. Мы, пришедши сюда, ногайцев сбили, а как мы под Астраханью ногайских и едисанских мурз за саблею взяли, то и кочуем с ними пополам по этим рекам и урочищам, потому что они теперь стали наши холопи; нам в этих местах зачем не кочевать».
К тому же у калмыцких тайшей было очень своеобразное представление о политическом единстве Российского государства. Находясь в состоянии войны с жителями Казанского уезда, тайша Далай считал возможным сохранять дружественные отношения с башкирами и администрацией Уфы. В 1644 году он заявил уфимскому послу И. Черникову-Онучину, что «посылает он ногайцев и калмыков не на Уфимский, а на Казанский уезд, потому что чуваши и черемисы Казанского уезда со мной не в миру, а в миру со мной Уфимского города государевы люди и башкирцы». Русскому послу пришлось разъяснять тайше, что и «Казань и Уфа есть царского величества города, и люди в тех городах и уездах одного государя, а не самовластные, живут под государевой высокой рукой».
Следует отметить, что весь прежний опыт российского правительства в отношениях с кочевниками был связан с государствами, которые образовались на месте Золотой Орды. При этом территория бывшего Джучиева улуса в XV-XVIII веках продолжала оставаться в сфере действия государственного права чингизидов. В определенной мере исключением была Ногайская орда, но она заплатила за отход от джучиева права стремительным развалом государства в середине XVI века. Легитимность ногайских правителей вызывала сомнение не только в соседних державах, но и среди самих ногаев.
Государственное право чингизидов не предполагало существование государств, не признающих высший авторитет хана. Со временем потомки основателя империи монголов перестали трактовать это положение во вселенском масштабе. Они были вынуждены смириться с независимостью государств Запада. Однако этот принцип настойчиво проводился в отношении народов, ранее признавших власть монгольского императора. Если в европейском международном праве к этому времени уже сложилось представление о государственном суверенитете, то в евразийских степях считали, что независимость противоречит правовому порядку. Признание власти верховного правителя вовсе не означало полной утраты самостоятельности. Подданство часто было номинальным, поскольку сохранялись все структуры внутреннего самоуправления и даже право иметь отношения с другими государствами.
Калмыки принесли с собой совершенно иной принцип международных отношений. В отличие от ногайцев, башкир и крымских татар, калмыцкие тайши не считали русского царя правопреемником власти хана Великого улуса. Московские дипломаты, по сложившейся традиции, требовали от калмыцких тайшей «прямого холопства» и предоставления аманатов. Калмыцкие тайши отговаривались тем, что «желают быть в совете и мире, а в холопстве быть не хотят». Калмыки категорически отвергли предложение предоставить аманатов и платить какие-либо пошлины или подати, т.е. принципиально отказывались брать на себя какие-либо обязательства.
Что же касается самой процедуры шертования, т.е. принесения присяги на верность царю, то калмыцкие лидеры шли на это легко и даже с охотой. Присяга всегда сопровождалась выдачей царского жалованья и подарков. Почти ежегодно в Уфе и сибирских городах многочисленные тайши перед строем стрельцов «рассекали собаку и скрозь нее меж пищалей проходили». Впрочем, причудливость обряда калмыцкой присяги не гарантировала ее нерушимости. Калмыки отрекались от клятвы в любой подходящей ситуации. П.И. Рычков объяснял непрочность калмыцкой присяги непостоянством и легкомыслием всех кочевников.
Тем не менее предшествующая история ойратских племен показывает, что западные монгольские племена отвергли все правовые традиции монгольской империи. В 1688 году они разграбили храмы Чингисхана Эрдени Дзу в Каракоруме. К тому же происхождение большинства калмыцких тайшей не имело никакого отношения к роду Чингисхана, и они этого не скрывали. Легитимность правителей ойратов основывалась на признании их власти духовным лидером в Тибете. Таким образом, сакрализация власти в калмыцком обществе была тесным образом связана с буддизмом. Даже после создания Калмыцкого ханства в составе Российской империи в XVIII веке хан получал регалии власти не из Петербурга, а от далай-ламы. По этой причине калмыки не признавали особых прав российского царя и рассматривали российское подданство лишь как выгодный тактический ход. Если тайши вдруг понимали, что подданство более не приносит выгоды, они легко нарушали присягу. К примеру, в 1620 году после неудачных войн с казахами калмыки попали в тяжелое положение, многие влиятельные калмыцкие тайши присягнули на верность российскому правительству. Однако уже в начале 30-х годов главным предводителям калмыков удалось договориться со своими противниками и их руки снова освободились для агрессивных действий против России. Таким образом, для успешного ведения дел с калмыками необходимо было обладать оперативной информацией, поступающей с огромной территории от Волги до Великой Китайской стены.
Дипломатические отношения с калмыками осложнялись еще и тем, что в этот период у калмыков не было общепризнанного лидера. В XVII веке калмыки этнически представляли собой различные племена, нередко враждовавшие друг с другом. Начиная с XVII века ойраты состояли из четырех подплемен: чорос, турбет (дёрбёт, дёрбёд), хошот и тёргут, или торгут.
Правящая династия в Джунгарии принадлежала клану чорос. В начале XVII века Халха Алтын хан вынудил четыре ойратских племени покинуть прежние места кочевий. Чоросы были вытеснены к верховьям Енисея, что привело в движение торгутов, которые ушли еще дальше на запад. Лидер торгутов Урлук, покинув Джунгарию в 1616 году, двинулся в западном направлении через казахские степи, на территорию к северу от Арала и Каспия. Казахи Малой Орды пытались остановить его к западу от Эмбы, а Ногайская Орда - возле Астрахани. Под его сокрушительными ударами не устояли оба противника. К северу его сфера влияния распространилась до верховий Тобола. Он удачно выдал свою дочь замуж за Ишима, сына сибирского хана Кучума, в 1620 году. На юге в 1603 году его улус разграбил Хивинское ханство. В 1643-м он переместил весь свой народ (около 50000 юрт) в район Астрахани, но был убит в битве с местными жителями. Несмотря на эту неудачу, торгуты продолжали занимать степи к северу от Каспия - от устья Волги до полуострова.
Однако наибольшие хлопоты царской администрации доставляли не мощные улусы в 30-40 тысяч человек, а малозначительные калмыцкие предводители. Они не были втянуты в бесконечные войны на востоке и юге с монголами и казахами. Пользуясь слабыми вертикальными связями внутри калмыцкого сообщества, эти князьки пытались проводить свою самостоятельную игру в северном направлении, где объектом их притязаний были богатые охотничьи угодья и ясачные волости Уфимского и Тюменского уездов (особенно по Миассу, Тоболу и Исети). Могущественные калмыцкие тайши не хотели и, очевидно, не могли сдерживать подвластных глав небольших улусов. Наиболее отчетливо эта независимость мелких тайшей проявилась в 1649 году, когда глава уфимского посольства И.И. Черников-Онучин потребовал от тайши Дайчина объяснения по поводу набега его калмыков на Астрахань. Дайчина, правившего с 1644 по 1661 год, в российских документах называли главным тайшей. В начале переговоров Дайчин отрицал причастность своего улуса к набегу, говоря, что в походе участвовали люди его брата Лаузана, который ему не подчиняется.
Однако дотошный уфимец заметил, что и в улусе Дайчина находились люди, бывшие под Астраханью. Тайша обещал наказать своих людей по «своей вере», то есть приказал их переграбить, потому что, как он объяснил послу, «...иного наказанья у нас не бывает».
Обычные калмыцкие набеги соответствовали традициям степной войны. Нападения сопровождались угоном скота, захватом охотников и пастухов, находившихся в отдаленных угодьях, вымоганием ясака и т.д. Неудивительно, что больше всего от них страдали зауральские башкирские волости: Катайская и Каратабынская. Население этих башкирских родов, при относительной малочисленности, занимало обширную территорию, находившуюся на большом расстоянии от Уфы и сибирских острогов.
Подводя итог, отметим, что Уфа и уфимцы XVII века оставили заметный след в восточной политике России. Несмотря на специфическое понимание дипломатического этикета кочевыми народами, уфимские дворяне, толмачи, подьячие и башкирские тарханы не уклонялись от участия в сложных, порой весьма рискованных посольских миссиях в степь. Их дипломатический опыт активно использовался в XVIII веке в отношениях с казахами, каракалпаками и джунгарами.
Булат АЗНАБАЕВ